Политика
Эти...
Создана: 04 Июля 2017 Втр 16:31:52.
Раздел: "Политика"
Сообщений в теме: 63 (+12), просмотров: 11583
-
04 Июля 2017 Втр 16:59:16Из книги А. Никонова "Бей первым". [внешняя ссылка]
Мог ли Гитлер победить?
Мы уже знаем, что шансов на чисто военное разрешение конфликта в пользу Германии у Гитлера не было. Гитлер делал ставку на две вещи – внезапность и внутреннюю гнилость сталинского режима. Внезапность сработала великолепно – практически вся кадровая Красная Армия, стоявшая в первом стратегическом эшелоне, была уничтожена. Сталин, который уважал только силу и боялся только силы, после катастрофического разгрома 1941 года через болгарского посла пытался наладить с Берлином связь, чтобы заключить с Германией позорный мир, отдав Гитлеру значительные территории СССР на западе. Этот «Брестский мир-2» так и не состоялся. А между тем он был бы для Гитлера если и не спасением, то долговременной передышкой.
Что же касается гнилости сталинского режима, то здесь Гитлер ничуть не ошибся. Да, советские люди очень любили Сталина! Но эта пышная восторженная пена, самовнушенная самосохранением, легко сдувалась и быстро могла освободить место для самой лютой ненависти – даже быстрее, чем любовь россиян к царю-батюшке: едва прозвучал выстрел «Авроры», как вся эта пасхально-поцелуйная любовь мгновенно сменилась озверением, виселицами для попов, помещиков, офицерья и расстрельным подвалом для самого государя. Любовь народа к Сталину была истерична и легка, как эфир. Она легко возгонялась и обращалась в свою противоположность при изменении внешних условий.
И неудивительно. В СССР никто, кроме одного человека, не был защищен от карающего меча, который мог обрушиться на любую голову, словно повинуясь генератору случайных чисел. В стране торжествовал кровавый абсурд. Человеческое достоинство в таких условиях угнеталось максимально, а наружу выползали, поскольку всячески культивировались властью, худшие человеческие качества. В армии процветало рукоприкладство, генерал запросто мог получить по морде от высокого проверяющего из Москвы. Один из таких проверяющих – генерал Еременко – хвастался, что с одобрения Сталина лично «избил нескольких командиров корпусов, а одному разбил голову». Надо ли удивляться описанным ниже настроениям высшего генералитета?..
В январе 1940 года один из самых грамотных сталинских генералов – Павлов (позже ни за что ни про что расстрелянный) за рюмкой водки имел с генералом Мерецковым беседу, в которой (что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!) признался коллеге, что в случае победы Гитлера над СССР «хуже нам не будет». Вот так вот чувствовали себя генералы в сталинской армии – как на сковородке. А простой народ прекрасно помнил раскулачивание, массовые казни и жил в постоянном страхе сболтнуть лишнее и оказаться в концлагере.
Немудрено, что гитлеровские войска во многих местах СССР встречали как освободителей... если бы Гитлер повел себя по-умному, если бы он, повинуясь бесноватым идеологическим чертикам в своей голове, не развернул террор на оккупированных территориях, а пришел туда как настоящий освободитель русского народа от ига большевизма, его шансы на победу изрядно возросли бы. Но у Гитлера психотип Жириновского, а это тот тип истерического фантазера, которому его безумные припадки застилают реальность. Какое-то время Гитлеру его неадекватность даже помогала. Когда по приказу Гитлера слабенькая тогда еще Германия ввела свои войска в демилитаризованную зону и генералы вермахта схватились за голову, опасаясь удара Франции, Гитлер оказался прав: Франция не ударила. Когда гитлеровские генералы хватались за головы, опасаясь авантюры с Чехословакией, Гитлер их успокаивал. И опять оказался прав. Он делал вещи, которые все считали невозможными, и выигрывал. Фюрер поверил в свою удачу, в свою звезду, в провидение, которое его вело. Это была ошибка. Долго подобное везение новичка продолжаться не могло. После нападения на Польшу союзники объявили-таки Германии войну. Удача изменила Гитлеру. Невозможно всю жизнь ставить на «зеро» и выигрывать.
Фюрер ожидал антибольшевистской революции в СССР. И в то же самое время считал славян недочеловеками. Командующий группой армий «А» генерал-полковник Клейст так писал о завоеваниях на Украине: «Никакой настоящей революции здесь не предвидится». Клейст полагал, что советский тыл не поддержит немцев из-за террористического режима, развернутого СС. Он был прав…
Но большая история войны дала потомкам интересную иллюстрацию того, как можно было по-умному устроить немецкий тыл, так, чтобы советские люди в массе своей поддержали Гитлера и повернули свое оружие против красных. Я говорю о Локотской республике.
Осенью 1941 года немецкие войска заняли Орловскую и Брянскую области. В числе захваченных был и небольшой городок Локоть. Примерно через месяц после того как все устаканилось, два простых советских человека – инженеры местного спиртового заводика Константин Воскобойник и Бронислав Каминский пришли к Гейнцу Гудериану с интересным предложением – организовать в Локте самоуправление. Гудериан загорелся этой идеей. Ему был нужен крепкий мирный тыл, и если русские его обеспечат. Почему бы и нет? Гудериан был свободен от идиотских расистских комплексов, которые переполняли Гитлера.
Воскобойник и Каминский быстренько сформировали окружное самоуправление и народную милицию для поддержания порядка. Но помимо жесткой вертикали исполнительной власти в Локотской республике существовала и демократия в виде сельских сходов, на решения которых могла, правда, наложить вето районная власть.
Основатели Локотской республики решили строить капитализм, то есть нормальную жизнь для трудящихся, которой те были лишены при Сталине. Крестьяне наконец получили обещанную еще Лениным в 1917 году землю – по 10 гектаров на человека. Колхозы были решительно разогнаны. Все отнятое советской властью при раскулачивании возвращалось хозяевам. А при невозможности возврата выплачивались денежные компенсации за отнятое. Поощрялась частная инициатива. Плати налог новой власти и делай, что хочешь!
Результаты не замедлили сказаться. Район начал процветать. Отмечая годовщину самоуправления, местная газета «Голос народа» подводила итоги: «Восстановлены и пущены в эксплуатацию многие промышленные предприятия (Севский сушильный завод, Локотский кожевенный завод др.); во всех районных центрах работают сапожные, слесарные, колесные, бондарные, шорные, валяльные и другие мастерские. Восстанавливаются такие заводы, как Дерюгинский и Лопандинский сахзаводы, Локотский спиртзавод. С каждым днем расширяется и торговая сеть».
Ширилась и сама Локотская республика. Через год она уже состояла из восьми районов бывших Орловской и Брянской областей, а площадь республики превышала площадь Бельгии. Население республики достигло полумиллиона человек. На ее территории действовали свои законы – Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, в соответствии с которыми локотской суд однажды приговорил к смертной казни двух немецких солдат за мародерство. Приговор был приведен в исполнение, немецкое начальство не возражало: закон есть закон!
В городе Локоть, ставшем столицей Локотской республики, был открыт театр. Театры также были созданы во всех районных центрах. За год локотчане открыли 345 школ, 9 больниц, 37 медпунктов. Естественно, открывались и православные церкви...
...Любопытно, что локотские газеты позволяли себе даже фельетоны с критикой новой власти. В октябре 1942 года, скажем, фельетонисты возмущались плохим обслуживанием в центральной столовой города. В пример заведующему плохой столовой господину Майорову они ставили хорошую столовую в местечке Комаричи. Причем, поскольку фельетонисты были советской закалки, стилистику они сохранили вполне советскую: «Майоров говорит, что в Комаричах столуется 200 человек, а здесь 500–600, да еще бывают внезапные заказы. Этим и объясняет он причину недоброкачественности обедов. Нет, господа начальники, мы с вами не согласны! Если по-настоящему взяться за то или иное дело, если приложить к нему все усилия и любовь, всегда можно и найти все, и вкусно сварить. Надо помнить только, что общественное питание – дело большой важности, требующее большого внимания. Итак, ждем вкусных обедов и культурной обстановки!»
Разумеется, все это идеологически прикрывалось газетной трескотней о гениальном фюрере и гениальных идеях национал-социализма, но в основе процветания лежало одно – частная инициатива, которая просто творила чудеса. В небольшом уездном городке Дмитрове Локотской республики за короткий срок открылось четыре магазина, один ресторан, восемь ларьков, две парикмахерских, две общественные бани, гостиница, несколько мелких рынков. Были восстановлены две школы, ряд небольших предприятий, детский садик и организовано местное радиовещание. Городок стал по-немецки чистым, муниципальные службы работали отменно, мусор вывозился по расписанию. В маленьком Дмитрове начали даже асфальтировать тротуары!
На прилавках в изобилии появились товары – мука, зерно, галантерея, скобяные изделия, разнообразная обувь, спички, табак, школьно-письменные принадлежности, кондитерские изделия…
Люди стали жить настолько хорошо, что немцы полностью доверились русскому самоуправлению и русской милиции, которая представляла собой, по сути, небольшую армию. Локотская армия состояла из 14 батальонов (20 тысяч человек). На вооружении локотчан были даже артиллерийские орудия и танки! Против кого же они воевали? Против лесных бандитов – партизан… Дело в том, что когда товарищу Сталину доложили, что в немецком тылу живет и без всяких колхозов под немцами вполне себе процветает Локотская республика, он взбеленился и отдал приказ ее уничтожить. С этого момента партизаны-энкавэдэшники принялись за привычную работу – уничтожать своих.
Пожалуй, нигде больше партизаны не учиняли таких зверств против мирного населения, как в Локотской республике. Красный террор был страшным. Партизаны убивали мирных жителей совершенно без разбора – стариков, инвалидов, крестьян, рабочих. А перед смертью партизаны пытали своих жертв – снимали скальпы, рубили суставы топорами, вырезали ремни из кожи, отрезали головы… В деревне Тарасовка сталинские партизаны замучили и расстреляли 115 мирных жителей. У половины жертв были отрублены пальцы, выколоты глаза, шомполами пробиты барабаные перепонки. Пытки в захваченном партизанами селе продолжались несколько дней, после чего истекших кровью людей выбрасывали на мороз умирать или просто расстреливали.
Эти зверства подтверждают не только документы Локотской республики, но и независимые от них рапорта немецких войск по охране тыла. Они отразили факты массового уничтожения партизанами мирного населения нескольких деревень. Примечательно, что в тех районах, где партизанское движение было менее развито, подобных явлений не отмечалось.
Надо ли говорить, с какой «радостью» граждане Локотской республики, нюхнувшие нормальной жизни, ждали наступающую с востока Красную Армию? Все, кто мог и хотел, перед наступлением красных собрали манатки и ушли вместе с отступающими немцами.
И здесь я вынужден повторить: если бы не идиотские заморочки Гитлера, ему без труда удалось бы сформировать из русских многомиллионную армию и повернуть ее против Сталина. Но Гитлер считал славян недочеловеками и вооружать славянские части категорически не хотел, хотя умные люди советовали ему это сделать. У Гитлера был прекрасный шанс: огромные людские резервы на оккупированных советских территориях и плюс к тому 4 миллиона пленных красноармейцев, взятых в первые месяцы войны. Сколько из них могли взять в руки винтовку и обернуть ее «против большевизма за возрождение России», если бы такой лозунг был провозглашен Гитлером? Я думаю, подавляющее большинство! Но не исключаю, что кто-то может со мной не согласиться. Как же определить, кто прав – я или «кто-то»? Критерием истины, как известно, является практика, эксперимент. И такой эксперимент был проведен во время финской войны бывшим секретарем Сталина Бажановым, который сбежал из советского «рая» в 1928 году через Персию. Вот отрывок из его воспоминаний, касающийся данного вопроса:
«Во все довоенные годы я делал все, что мог, по борьбе с большевизмом. Но пустяками и мелочными делами я никогда не любил заниматься и потому не принимал никакого участия в шумной и малопродуктивной эмигрантской политической жизни. Всякая эмиграция всегда образует много маленьких негритянских царств, которые соперничают и ссорятся друг с другом. От всего этого я держался в стороне. Когда Советы напали на Финляндию, оказалось, что я поступал правильно. Я был единственным человеком, решившим по поводу этой войны действовать, и все главные эмигрантские организации меня дружно поддержали и пошли за моей акцией. Было написано письмо маршалу Маннергейму, в котором организации просили маршала оказать мне полнейшее доверие и обещали меня всячески поддержать. Маннергейм предложил мне приехать в Финляндию.
Я исходил из того, что подсоветское население мечтает об избавлении от коммунизма. Я хотел образовать Русскую народную армию из пленных красноармейцев, только из добровольцев; не столько чтобы драться, сколько чтобы предлагать советским солдатам переходить на нашу сторону и идти освобождать Россию от коммунизма. Если мое мнение о настроениях населения было правильно (а так как это было после кошмаров коллективизации и ежовщины, то я полагаю, что оно правильно), то я хотел катить снежный ком на Москву, начать с тысячи человек и дойти до Москвы с пятьюдесятью дивизиями».
Французское общественное мнение поддержало Бажанова, и вскоре он был уже в Финляндии:
«Маршал Маннергейм принял меня 15 января в своей Главной квартире в Сен-Микеле. Из разных политических людей, которых я видел в жизни, маршал Маннергейм произвел на меня едва ли не наилучшее впечатление. Это был настоящий человек, гигант, державший на плечах всю Финляндию. Вся страна безоговорочно и полностью шла за ним. Он был в прошлом кавалерийский генерал. Я ожидал встретить военного, не столь уж сильного в политике. Я встретил крупнейшего человека – честнейшего, чистейшего и способного взять на себя решение любых политических проблем.
Я изложил ему свой план и его резоны. Маннергейм сказал, что есть смысл попробовать: он предоставит мне возможность разговаривать с пленными одного лагеря (500 человек): „Если они пойдут за вами – организуйте вашу армию. Но я старый военный и сильно сомневаюсь, чтобы эти люди, вырвавшиеся из ада и спасшиеся почти чудом, захотели бы снова по собственной воле в этот ад вернуться“.
Дело в том, что было два фронта: главный, узенький Карельский в сорок километров шириной, на котором коммунисты гнали одну дивизию за другой; дивизии шли по горам трупов и уничтожались до конца – здесь пленных не было. И другой фронт от Ладожского озера до Белого моря, где все было занесено снегом в метр-полтора глубины. Здесь красные наступали по дорогам, и всегда происходило одно и то же: советская дивизия прорывалась вглубь, финны окружали, отрезали ее и уничтожали в жестоких боях; пленных оставалось очень мало, и это они были в лагерях для пленных. Действительно, это были спасшиеся почти чудом.
Наш разговор с Маннергеймом быстро повернулся на другие темы – вопросы войны, социальные, политические. И он продолжался весь день. Как я говорил, вся Финляндия смотрела на Маннергейма и ждала спасения только от него. В этот день советская авиация три раза бомбила Сен-Микеле. Начальник Генерального штаба приходил упрашивать Маннергейма, чтоб он спустился в убежище. Маннергейм спрашивал меня: „Предпочитаете спуститься?“ Я предпочитал не спускаться – бомбардировка мне не мешала. Мы продолжали разговаривать. Начальник штаба смотрел на меня чуть ли не с ненавистью. Я его понимал: бомба, случайно упавшая на наш дом, окончила бы сопротивление Финляндии – она вся держалась на старом несгибаемом маршале. Но в этот момент я был уже военным: было предрешено, что я буду командовать своей армией, и Маннергейм должен был чувствовать, что я ни страха, ни волнения от бомб не испытываю».
Вскоре Бажанов оказался в лагере для советских военнопленных и понял, что не ошибся в своих расчетах:
«В лагере для советских военнопленных произошло то, чего я ожидал. Все они были врагами коммунизма. Я говорил с ними языком, им понятным. Результат: из 500 человек 450 пошли добровольцами драться против большевизма. Из остальных пятидесяти человек сорок говорили: „Я всей душой с тобой, но я боюсь, просто боюсь“. Я отвечал: „Если боишься, ты нам не нужен, оставайся в лагере для пленных“.
Но все это были солдаты, а мне нужны были еще офицеры. На советских пленных офицеров я не хотел тратить времени: при первом же контакте с ними я увидел, что бывшие среди них два-три получекиста-полусталинца уже успели организовать ячейку и держали офицеров в терроре – о малейших их жестах все будет известно, кому следует, в России, и их семьи будут отвечать головой за каждый их шаг.
Я решил взять офицеров из белых эмигрантов… в первые дни марта мы кончаем организацию и готовимся к выступлению на фронт. Первый отряд, капитана Киселева, выходит; через два дня за ним следует второй. Затем третий. Я ликвидирую лагерь, чтобы выйти с оставшимися отрядами. Я успеваю получить известие, что первый отряд уже в бою и что на нашу сторону перешло человек триста красноармейцев. Я не успеваю проверить это сведение, как утром 14 марта мне звонят из Гельсингфорса от генерала Вальдена (он уполномоченный маршала Маннергейма при правительстве): война кончена, я должен остановить всю акцию и немедленно выехать в Гельсингфорс.
Я прибываю к Вальдену на другой день утром. Вальден говорит мне, что война проиграна, подписано перемирие…»
Однако на этом приключения Бажанова не закончились. Они имели удивительное продолжение:
«Почти год я спокойно живу в Париже. В середине июня 1941 года ко мне неожиданно является какой-то немец в военном мундире… Он мне сообщает, что я должен немедленно прибыть в какое-то учреждение на авеню Иена. Зачем?
Этого он не знает. Но его автомобиль к моим услугам – он может меня отвезти. Я отвечаю, что предпочитаю привести себя в порядок и переодеться и через час прибуду сам. Я пользуюсь этим часом, чтобы выяснить по телефону у русских знакомых, что это за учреждение на авеню Иена. Оказывается, что это парижский штаб Розенберга. Что ему от меня нужно?
Приезжаю. Меня принимает какое-то начальство в генеральской форме, которое сообщает мне, что я спешно вызываюсь германским правительством в Берлин. Бумаги будут готовы через несколько минут, прямой поезд в Берлин отходит вечером, и для меня задержано в нем спальное место.
…В Берлине меня на вокзале встречают и привозят в какое-то здание, которое оказывается домом Центрального комитета Национал-социалистической партии. Меня принимает управляющий делами Дерингер, который быстро регулирует всякие житейские вопросы (отель, продовольственные и прочие карточки, стол и т. д.). Затем он мне сообщает, что в 4 часа за мной заедут – меня будет ждать доктор Лейббрандт. Кто такой доктор Лейббрандт? Первый заместитель Розенберга.
В 4 часа доктор Лейббрандт меня принимает. Он оказывается „русским немцем“ – окончил в свое время Киевский политехникум и говорит по-русски, как я. Он начинает с того, что наша встреча должна оставаться в совершенном секрете и по содержанию разговора, который нам предстоит, и потому, что я известен как антикоммунист, и если Советы узнают о моем приезде в Берлин, сейчас же последуют всякие вербальные ноты протеста и прочие неприятности, которых лучше избежать. Пока он говорит, из смежного кабинета выходит человек в мундире и сапогах, как две капли воды похожий на Розенберга, большой портрет которого висит тут же на стене. Это – Розенберг, но Лейббрандт мне его не представляет. Розенберг облокачивается на стол и начинает вести со мной разговор. Он тоже хорошо говорит по-русски – он учился в Юрьевском (Дерптском) университете в России. Но он говорит медленнее, иногда ему приходится искать нужные слова.
Я ожидаю обычных вопросов о Сталине, о советской верхушке – я ведь считаюсь специалистом по этим вопросам. Действительно, такие вопросы задаются, но в контексте очень специальном: если завтра вдруг начнется война, что произойдет, по моему мнению, в партийной верхушке?
Еще несколько таких вопросов, и я ясно понимаю, что война – вопрос дней. Но разговор быстро переходит на меня. Что я думаю по таким-то вопросам и насчет таких-то проблем и т. д. Тут я ничего не понимаю – почему я являюсь объектом такого любопытства Розенберга и Лейббрандта?
Мои откровенные ответы, что я отнюдь не согласен с их идеологией, в частности, считаю, что их ультранационализм – очень плохое оружие в борьбе с коммунизмом, так как производит как раз то, что коммунизму нужно: восстанавливает одну страну против другой и приводит к войне между ними, в то время как борьба против коммунизма требует единения и согласия всего цивилизованного мира… Это мое отрицание их доктрины вовсе не производит на них плохого впечатления, и они продолжают задавать мне разные вопросы обо мне. Когда они, наконец, кончили, я говорю: „Из всего, что здесь говорилось, совершенно ясно, что в самом непродолжительном будущем вы начинаете войну против Советов“.
Розенберг спешит сказать: „Я этого не говорил“. Я говорю, что я человек политически достаточно опытный и не нуждаюсь в том, чтобы мне разжевывали и вкладывали в рот. Позвольте и мне поставить вам вопрос: „Каков ваш политический план войны?“ Розенберг говорит, что он не совсем понимает мой вопрос. Я уточняю: „Собираетесь ли вы вести войну против коммунизма или против русского народа?“ Розенберг просит указать, где разница. Я говорю: разница та, что если вы будете вести войну против коммунизма, то есть, чтобы освободить от коммунизма русский народ, то он будет на вашей стороне, и вы войну выиграете; если же вы будете вести войну против России, а не против коммунизма, русский народ будет против вас, и вы войну проиграете.
Скажем иначе: русский патриотизм валяется на дороге, и большевики четверть века попирают его ногами. Кто его подымет, тот и выиграет войну. Вы подымете – вы выиграете; Сталин подымет – он выиграет. В конце концов Розенберг заявляет, что у них есть фюрер, который определяет политический план войны, и что ему, Розенбергу, пока этот план неизвестен. Я принимаю это за простую отговорку. Между тем, как это ни парадоксально, потом оказывается, что это правда (я выясню это только через два месяца в последнем разговоре с Лейббрандтом, который объяснит мне, почему меня вызвали и почему со мной разговаривают).
Дело в том, что в этот момент, в середине июня, и Розенберг, и Лейббрандт вполне допускают, что после начала войны, может быть, придется создать антибольшевистское русское правительство. Никаких русских для этого они не видели. То ли в результате моей финской акции, то ли по отзыву Маннергейма, они приходят к моей кандидатуре и меня спешно вызывают, чтобы на меня посмотреть и меня взвесить. Но через несколько дней начинается война, и Розенберг получает давно предрешенное назначение – министр оккупированных на Востоке территорий, и Лейббрандт – его первый заместитель.
В первый же раз, как Розенберг приходит к Гитлеру за директивами, он говорит: „Мой фюрер, есть два способа управлять областями, занимаемыми на Востоке, первый – при помощи немецкой администрации, гауляйтеров; второй – создать русское антибольшевистское правительство, которое было бы и центром притяжения антибольшевистских сил в России“. Гитлер его перебивает: „Ни о каком русском правительстве не может быть и речи; Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами“. После этого Розенберг больше ко мне не испытывает ни малейшего интереса и больше меня не принимает».
Через несколько дней началась война с Россией. 22 июня выйдя из отеля, Бажанов понял это по лицам людей, читавших газеты. А еще через месяц он снова оказался в ведомстве Риббентропа:
«Через месяц меня неожиданно принимает Лейббрандт. Он уже ведет все министерство, в приемной куча гауляйтеров в генеральских мундирах. Он меня спрашивает, упорствую ли я в своих прогнозах в свете событий – немецкая армия победоносно идет вперед, пленные исчисляются миллионами. Я отвечаю, что совершенно уверен в поражении Германии; политический план войны бессмысленный; сейчас уже все ясно – Россию хотят превратить в колонию, пресса трактует русских как унтерменшей, пленных морят голодом. Разговор кончается ничем…
Еще месяц я провожу в каком-то почетном плену. Вдруг меня вызывает Лейббрандт. Он опять меня спрашивает: немецкая армия быстро идет вперед от победы к победе, пленных уже несколько миллионов, население встречает немцев колокольным звоном, настаиваю ли я на своих прогнозах. Я отвечаю, что больше чем когда бы то ни было. Население встречает колокольным звоном, солдаты сдаются; но через два-три месяца по всей России станет известно, что пленных вы морите голодом, что население рассматриваете как скот. Тогда перестанут сдаваться, станут драться, а население – стрелять вам в спину. И тогда война пойдет иначе. Лейббрандт сообщает мне, что он меня вызвал, чтобы предложить мне руководить политической работой среди пленных – я эту работу с таким успехом проводил в Финляндии. Я наотрез отказываюсь. О какой политической работе может идти речь? Что может сказать пленным тот, кто придет к ним? Что немцы хотят превратить Россию в колонию и русских – в рабов и что этому надо помогать? Да пленные пошлют такого агитатора к… и будут правы. Лейббрандт наконец теряет терпение: „Вы, в конце концов, бесштатный эмигрант, а разговариваете как посол великой державы“. – „Я и есть представитель великой державы – русского народа; так как я – единственный русский, с которым ваше правительство разговаривает, моя обязанность вам все это сказать“. Лейббрандт говорит: „Мы можем вас расстрелять, или послать на дороги колоть камни, или заставить проводить нашу политику“. – „Доктор Лейббрандт, вы ошибаетесь. Вы действительно можете меня расстрелять или послать в лагерь колоть камни, но заставить меня проводить вашу политику вы не можете“. Реакция Лейббрандта неожиданна. Он подымается и жмет мне руку: „Мы потому с вами и разговариваем, что считаем вас настоящим человеком“.
Наконец, сделав над собой усилие, он говорит: „Я питаю к вам полное доверие и скажу вам вещь, которую мне очень опасно говорить: я считаю, что вы во всем правы“. Я вскакиваю: „А Розенберг?“ – „Розенберг думает то же, что и я“. – „Но почему Розенберг не пытается убедить Гитлера в полной гибельности его политики?“ – „Вот здесь, – говорит Лейббрандт, – вы совершенно не в курсе дела. Гитлера вообще ни в чем невозможно убедить. Прежде всего, только он говорит, никому ничего не дает сказать и никого не слушает. А если бы Розенберг попробовал его убедить, то результат был бы только такой: Розенберг был бы немедленно снят со своего поста и отправлен солдатом на Восточный фронт. Вот и все“. – „Но если вы убеждены в бессмысленности политики Гитлера, как вы можете ей следовать?“ – „Это гораздо сложнее, чем вы думаете, – говорит Лейббрандт, – и это не только моя проблема, но и проблема всех руководителей нашего движения. Когда Гитлер начал принимать свои решения, казавшиеся нам безумными, – оккупация Рура, нарушение Версальского договора, вооружение Германии, оккупация Австрии, оккупация Чехословакии, каждый раз мы ждали провала и гибели. Каждый раз он выигрывал. Постепенно у нас создалось впечатление, что этот человек, может быть, видит и понимает то, чего мы не видим и не понимаем, и нам ничего не остается, как следовать за ним. Так же было и с Польшей, и с Францией, и с Норвегией, а теперь в России мы идем вперед и скоро будем в Москве. Может быть, опять мы не правы, а он прав?“
Вернувшись в Париж, я делаю доклад представителям русских организаций. Выводы доклада крайне неутешительные. Среди присутствующих есть информаторы гестапо. Один из них задает мне провокационный вопрос: „Так, по-вашему, нужно или не нужно сотрудничать с немцами?“ Я отвечаю, что не нужно – в этом сотрудничестве нет никакого смысла.
Конечно, это дойдет до гестапо. Но к чести немцев, должен сказать, что до конца войны я буду спокойно жить в Париже...
Умным человеком был бывший секретарь товарища Сталина Бажанов.
Понимал, что дерьмом быть не хотят многие. Понимал, что у них есть на то основания. Но понимал и то, что Гитлер и его идеи - еще бОльшее дерьмо.
Однако же... согласись, невелика честь была для сталинского режима - немалая часть советских граждан поднялась на его защиту лишь потому, что "освободители от ига большевизма" оказались еще в разы хуже.
В 1979 г. население Кампучии встретило вьетнамских "агрессоров" (вьетнамское наступление развернулось в ответ на агрессию войск Пол Пота против Вьетнама, поэтому в кавычках) куда более позитивно. Потому как Пол Пот со своими головорезами кампучийцев уже изрядно подзабодали, а вьетнамцы не орали о своем превосходстве над кхмерами и с населением оккупированных территорий обращались куда достойнее, чем гитлеровцы.
Свои, разумеется, априори лучше и предпочтительнее чужих. Но были в мировой истории несколько единичных случаев, когда своя власть оказывалась настолько отвратной, что население в массе своей предпочитало ей чужое вторжение.
В 1941-м СССР был не то чтобы катастрофически близок к этому. Но количество тех, кто при других условиях готов был бы сотрудничать с немцами (и количество тех, кто стал сотрудничать даже в тех условиях, которые были), свидетельствует о весьма серьезном неблагополучии в стране в предвоенные годы. -
04 Июля 2017 Втр 18:40:06Heyнывaющая дaчницa писала
:
Понимал, что дерьмом быть не хотят многие. Понимал, что у них есть на то основания. Но понимал и то, что Гитлер и его идеи - еще бОльшее дерьмо.
Но стрелять собирался из пулемета именно в защитников Ленинграда.
Цитата :Однако же... согласись, невелика честь была для сталинского режима - немалая часть советских граждан поднялась на его защиту лишь потому, что "освободители от ига большевизма" оказались еще в разы хуже.
Откуда они знали или могли знать лучше или хуже?
А добровольцами шли десятки и сотни тысяч.
А по призыву ни кто и не спрашивал их мнения.
Продолжай оправдывать предателей... -
04 Июля 2017 Втр 20:11:31Heyнывaющая дaчницa писала : Но понимал и то, что Гитлер и его идеи - еще бОльшее дерьмо
Интересно, а почему просвещенные жители "цивилизованной Европы" этого не понимали? Это ведь не Гитлер бомбил и расстреливал минных жителей, строил узников концлагерей в очереди в крематорий, добросовестно работал на оружейных заводах, формировал облавы, преследовал и убивал бежавших военнопленных? -
05 Июля 2017 Срд 11:39:32Grammiphone писал : Heyнывaющая дaчницa писала ... : Но понимал и то, что Гитлер и его идеи - еще бОльшее дерьмо
Интересно, а почему просвещенные жители "цивилизованной Европы" этого не понимали? Это ведь не Гитлер бомбил и расстреливал минных жителей
Дибилы же.
То ли дело Русские Интеллектуалы: Пипелац, Неунывающая Дачница, Никонов, Дядя Петя из Нововаршавки и Grammiphone!
-
05 Июля 2017 Срд 11:50:45Pirkx писал : Дибилы же. То ли дело Русские Интеллектуалы: Пипелац, Неунывающая Дачница, Никонов, Дядя Петя из Нововаршавки и Grammiphone!
Приведенный текст - глупейшая и вреднейшая попытка оправдания явления, которое не требует никаких оправданий. Европейские фашизмы середины XX века - это высшие формы их народных демократий, когда народы говорили прямо, что у них на уме и действовали сообразно. Гитлера вообще можно считать случайной жертвой исторического процесса - стоял близко к рельсам и был затянут под поезд.
Основная масса поныне действующих европейских законов - это законы тех времен, их никто не отменял. Кстати.
Покупка стирального порошка или телевизора некоторым образом отличается от службы надзирателем в нацистском крематории или карателем. -
07 Июля 2017 Птн 10:48:54Heyнывaющая дaчницa писала :
Однако же... согласись, невелика честь была для сталинского режима - немалая часть советских граждан поднялась на его защиту лишь потому, что "освободители от ига большевизма" оказались еще в разы хуже.
Ничуть не менее кровавому Кромвелю стоит памятник у британского парламента, могила Наполеона, залившего Европу кровью в центре Парижа, и они герои своих наций, и только Россия должна почему-то каяться за Сталина...
Отрекаясь тем самым от права быть сильной и независимой.
Ну и шутка, с долей шутки:
-
07 Июля 2017 Птн 11:36:09Я не знаю, Хармс - "этот" или не "этот".
Цитата, с которой начинается документальный фильм, насколько мне известно, взята из протокола доноса. А как клепались доносы, собирались "показания" и формировались "дела" в то время, мы теперь знаем.
Мой личный мир перевернулся после прочтения "Крутого маршрута" Гинзбург Евгении Семеновны, когда мне было лет 18. Пазл рассыпался на отдельные части, и я долго потом собрала его заново. -
07 Июля 2017 Птн 15:08:22
-
07 Июля 2017 Птн 19:12:09Grammiphone писал : Недобрая тётенька писала ... :и я долго потом собрала его заново.
Чё каво рассыпался? Жако не одобрит.
Очень смешная шутка. В контексте темы. -
07 Июля 2017 Птн 19:16:10Grammiphone писал : Жако не одобрит.
зря стебетесь
тетенька довольно грамотная, даже в темах не касающихся орнитологии
а что касается жако, так тем более -
07 Июля 2017 Птн 19:34:07Недобрая тётенька писала : Очень смешная шутка. В контексте темы.
Интересно наблюдать как вы очень издалека к специфическим темам подбирались. Аж со стороны попугаев.
Пока публика осаждает глупую бельгийскую тетку.
Кстати, тема про предательство в т.ч. так называемой "оппозиции", так что "хармс" там или не "хармс", "донос" или не "донос" - это дело десятое.
Да, еще вопросик - а вы помните, что было в подвале кинотеатра Сатурн? -
07 Июля 2017 Птн 20:56:51Цитата :Интересно наблюдать как вы очень издалека к специфическим темам подбирались. Аж со стороны попугаев.
Нестандартный подход 😂 интрига, однако. На самом деле, так случайно получилось, я не "подбиралась", решила посмотреть, чем форум дышит.
Цитата :Да, еще вопросик - а вы помните, что было в подвале кинотеатра Сатурн?
Чтобы помнить, надо знать. Расскажете?
Цитата :Кстати, тема про предательство
Вот именно, хорошо, что мы об этом не забываем. Просто за Хармса обидно стало.
ЗЫ: У меня нехорошее предчувствие, что попугая мне здесь долго вспоминать будут 😂
Пойду штоле почитаю, как глупую тетку осаждают.
— Не ходи туда, там тебя ждут неприятности.
— Ну как же туда не ходить? Они же ждут! (с) -
07 Июля 2017 Птн 21:53:44Недобрая тётенька писала : Мой личный мир перевернулся после прочтения "Крутого маршрута" Гинзбург Евгении Семеновны, когда мне было лет 18.
Пазл рассыпался на отдельные части, и я долго потом собрала его заново.
В те годы - вполне естественно. И у меня, в силу моих интересов в молодости сыпалось ужасалось и терялось, понадобилось повзрослеть, набраться знаний и опыта, чтоб понять вынужденный ужас решений командования РККА того же 42 года, непонятный как живым свидетелям того ужаса, так и сегодняшним белобилетным критикам тех событий, чей критичный потолок сложныых решений заключается в выборе между Машей и Анжелой.
Мой мир вернулся на место, как я понял - и Ваш пребывает там, где ему должно быть. -
07 Июля 2017 Птн 23:07:32Цитата :Мой мир вернулся на место, как я понял - и Ваш пребывает там, где ему должно быть.
О, да.
Никогда не считала возможным критиковать исторические события или искать им оправдания. Это свершившиеся факты, какой смысл их критиковать теперь?
Цитата :набраться знаний и опыта, чтоб понять вынужденный ужас решений
Вот и Раскольников "понимал". Правда, все мы знаем, чем это закончилось.
Опять же, теоретически, не испытав на своей собственной шкуре эти самые "ужасы", понять можно многое. И снисходительно простить.
